Мгер (Фрунзик) Мкртчян: «А вы знаете, что такое вечность?..»

Несколько слов о великом гюмрийце с осенью в глазах

«Если в артисте нет любви, он вряд ли сможет создать что-либо ценное и вечное», – говорил человек, пронизанный любовью к жизни, к людям, к родине, к своему делу. – Основа нашего искусства – волшебная мощная сила: любовь». Прошло четверть века после ухода Фрунзика Мкртчяна, и пройдет еще столько же, а любовь и свет, исходящий от него с экрана, будут согревать не только нас, но и наших детей и внуков. Мы будем по-прежнему плакать и смеяться, и становиться чище – по крайней мере в моменты, когда смотрим на него или вспоминаем.
Простые гюмрийцы, соседи по дому и улице, преображаются, рассказывая о том, каким он был вне сцены и съемочной площадки. Вот дом, в котором он родился – первенец в семье сирот-беженцев, чудом избежавших геноцида, выросших в детском доме, а затем вместе отправившихся работать на ленинаканскую текстильную фабрику: отец, Мушег, – грузчиком, мать, Санам, – посудомойщицей. Вот комната, в которой семья жила впятером – позже на свет появились еще брат и две сестры. «Когда я родился, все плакали, один я смеялся». Жили трудно, тяжело, и что такое боль – Фрунзику хорошо было известно с самого детства. А вот клуб при фабрике, прямо через дорогу от дома, куда подрастающий талант отправился играть в драмкружок. Сейчас возле здания фабричного ДК стоит обелиск с высеченной фотографией и табличкой: «Мгер Мкртчян».

Названный отцом при рождении Фрунзиком в честь большевистского военачальника Михаила Фрунзе, в 1960-е годы, после гастролей в Ливане, где местные армяне нарекли его именем древнеармянского бога солнца, небесного света и справедливости, Мкртчян, несколько пересмотревший свое отношение к официальной советской истории, взял имя Мгер.
«Весь мир я объехал, но не увидел ни Вана моей Санам, ни Муша моего Мушега», – тоска по потерянной родине передалась через поколение и сквозила в его печальных глазах.
Глядишь на гюмрийский двор из квартиры, где он прожил 16 лет в детстве и юности, листаешь изданную внучкой книгу о великом деде, рассматриваешь его великолепные шаржи и рисунки, а гюмрийцы продолжают наперебой рассказывать. О том, как приезжал в свой город из Еревана, закатывал пир для бывших соседей, шутил, смеялся, всем уделял внимание, откликался на просьбы, помогал, решал людские проблемы. О том, как однажды мальчишка Сашик проколол колеса его машины – лишь бы Фрунз остался в их квартале подольше. О том, что музей сделали в центре, совсем в другом доме, где был хашаран (трактир, где подавали хаш), и Фрунзик, конечно, любил туда приходить, но жил-то он здесь, у нас, и вот тут, напротив, делал первые шаги на клубной сцене – жаль, что об этом знают не все туристы и поклонники.

Мушег, отец, любил рисовать и мечтал, чтобы сын стал художником. Можно сказать, что мечта его сбылась… И более того, сын Мгера Ваагн тоже прекрасно рисовал – пожалуй, лучший портрет отца выполнен именно им.
Жена, актриса, красавица Донара (зритель помнит ее в гайдаевской «Кавказской пленнице» в роли жены дяди Нины, героя Фрунзика), сын – еще одна боль, уже не наследственная, что связана с потерей родины и близких у осиротевших родителей, и сотен тысяч других армян, а личная трагедия артиста. Развившееся со временем неизлечимое психическое заболевание не пощадило их обоих. Дочь Нуне после смерти отца уехала из Еревана в Аргентину, там и выросла внучка Ирен, выполнившая наказ матери и деда об издании книги, сохранении архивов и передаче их в музей в родном и любимом Гюмри.
Несмотря ни на что, Фрунзик излучал свет и юмор, растворенный в крови истинного гюмрийца, с молодых лет переехавшего в столицу. «Ленинакан для меня словно чистилище, я езжу туда очиститься, чтобы вспомнить себя, не забыть себя, получить свежие силы, успокоиться, не забыть свой юмор».Из любых поездок он привозил детям игрушки и самозабвенно играл в них сам. Его детство прошло без велосипеда, который все время ему снился. Когда Фрунзику было 10 лет, солнечным летним днем, взяв с трудом накопленные сбережения, семья наконец-то торжественно отправилась в магазин покупать велосипед. Но вдруг отовсюду раздался голос: «Говорит Москва…» Это было 22 июня 1941 года. Сын и дочь человека с душой ребенка не могли знать нужды в игрушках.

В Ереванский театральный институт его приняли без экзаменов и сразу на второй курс. «Театральный триумф начался у Фрунзика с первых же ролей, – рассказывал брат, режиссер Альберт Мкртчян. – Будучи студентом второго курса, он получил приглашение в Театр имени Сундукяна на роль Эзопа. …Кого он потом только не играл, начиная от царя Гвидона и заканчивая Сирано де Бержераком. Кино его тоже сразу полюбило. Считал ли Фрунзик себя реализованным? Нет, конечно. Только дурак будет так думать». До сих пор в Ереване восхищенно вспоминают, как 17-летний Мкртчян играл роль 80-летнего старика, в котором никто не мог узнать парня с ленинаканской рабочей окраины.
«Кино – твоя любовница, а вот театр – жена, твой дом. Что хочешь делай, все равно вернешься домой». Армянскому зрителю повезло намного больше, чем другим в Союзе, – в Армении его знают не только как комедийного, но и как глубочайшего драматического артиста, непревзойденного трагика.
А всем ли известно, что Мкртчян был блестящим импровизатором? Режиссеры обожали с ним работать и с радостью принимали его идеи. Например, знаменитая сцена в суде в «Мимино» – полностью экспромт артиста. По его же предложению Данелия снял эпизод, в котором герои Фрунзика и Кикабидзе оказались в одном лифте вместе с китайцами, и один китаец говорил другому: «Как же эти русские похожи друг на друга!». Но в то время цензура это не пропустила, а шутка, тем не менее, ушла в народ.

В темные и холодные годы истинно народный артист ездил по всей Армении и выступал в неотапливаемых сельских клубах, домах культуры, самозабвенно играя, будто понимал, что жить осталось недолго. Однажды он пережил клиническую смерть и восторженно рассказывал о том, что побывал в ином мире. «Я был там в необъяснимом мгновении света, которое – вечность. Там легко и спокойно, даже не знаю, с чем это можно сравнить… Мне там было необыкновенно хорошо…»

В начале 90-х он как-то раз поделился с дочерью о том, что потерял чувство любви. «Отец был не тем человеком, который в состоянии жить без любви… Любовь была для него всем… Он любил жизнь, свою работу, театр, фильм, людей достойных и не очень в актерских образах, любил все, с чем был связан, с кем встречался, – писала Нуне в своей книге. – Увы, предчувствие не обмануло меня…» В перерывах между надиктовыванием ей своих воспоминаний, он разыгрывал шутливые сценки, представляя, как знакомые отреагируют на известие о его кончине. Не мог предугадать лишь то, что лежать он будет рядом с новогодней елкой в самом конце 1993 года.